Вскоре после побега Беленко заявил американцам, что готов сотрудничать с ними, а в обмен на это хочет только две вещи: побывать на американской авиабазе и на борту авианосца, но с условием, не на образцово-показательных, а первых попавшихся, — в нём играло любопытство, ему хотелось выяснить для себя истинное положение дел в американских авиационных частях и сопоставить увиденное с тем, что ему было известно на эту тему из политзанятий от лекторов-пропагандистов.

Его пожелания вскоре исполнились. В конце 1976 года он посетил авиабазу ВВС «Лэнгли». В «Лэнгли» ему устроили отработку навыков пилотирования американских боевых самолётов на авиационном тренажёре пилотов, на котором в момент его прибытия заканчивали занятия двое сержантов технического состава, которые были операторами тренажёра для посетителей.

Беленко был весьма удивлён увиденным и сказал своим спутникам, что в СССР авиатренажёры существуют не для подготовки пилотов, а для очковтирательства, с такого рода техники «сдувают пыль», а к тако́му тренажёру обязательно приставили бы двоих полковников и гражданского кандидата наук, и никого к нему не подпускали даже близко. Во время его пребывания на авиабазе его весьма поразила неформальность в отношениях рядового и сержантского состава с офицерами, что, по его словам, было невозможным в СССР.

Побывав в коттеджном посёлке авиабазы, в домах расквартировки рядового состава вместе с семьями, он отметил, что рядовой состав советских частей на дальневосточных авиабазах обитает в бараках за колючей проволокой, по пятьдесят-шестьдесят человек в одном бараке, а о встрече их с членами семей даже речи не было. Частота случаев суицида и дезертирства при такой организации службы зашкаливала и, по его словам, доходила до пяти случаев или попыток самоубийства в месяц среди рядового состава его полка.

Кроме того, в «Лэнгли» ему продемонстрировали подборку технических снимков внутреннего устройства МиГ-25 с различного ракурса, устройства оборудования самолёта, которое было для него загадкой и тщательно скрывалось от советских лётчиков. Уезжая с авиабазы он поделился мыслями вслух со своими спутниками: "Если бы в моём полку поглядели хоть пять минут на то, что я видел сегодня, началась бы революция."

Есть ещё одна не экранизированная история - пролёт советского Ту-22 в 1983 году над Ираном во время ирано-иракской войны. Если кто не знает, у Ирака были на вооружении Ту-22, которые он использовал для бомбёжек Ирана.

23 марта 1983 года в Иран залетел Ту-22 не принадлежавший Ираку — cоветский Ту-22 во время учений сбился с курса и нарушил воздушное пространство Ирана. Самолёт летел с включённой системой РЭБ, поэтому иранские истребители поднявшиеся на перехват не смогли навести ракеты и чуть не посбивали друг друга. После этого самолёт залетел в воздушное пространство Афганистана, там на перехват неизвестного «нарушителя» были подняты советские истребители МиГ-23 и Су-22. Эти перехватчики также оказались под воздействием системы РЭБ и начали вступать в воздушные бои друг с другом. К счастью никто никого не сбил и Ту-22 успешно приземлился на аэродром Мары в Туркменской ССР.

Воспоминания лётчика, полковника Чупина Александра Ивановича:

Вызывали ли полёты на Ту-22 у меня страх, пожалуй нет. Страх вызывали полугодовые и итоговые проверки по марксистско-ленинской подготовке, где можно было превратиться в негодяя, за «неполноту конспектирования материалов партии или трудов классиков марксизма-ленинизма». С 1975 года всем беспартийным необходимо было вступить в КПСС, существовало требование «беспартийным не место в лётном экипаже». Кроме того, ты должен в обязательном порядке подписаться на журнал «Коммунист вооруженных сил», газеты «Правда», «Красная звезда», иначе жди обсуждения твоей «политической незрелости и непонимания правильной политики партии» на партийном собрании. Хотя читать их не было никакого желания, особенно «Коммунист вооружённых сил», была такая шутка – «ты беспартийный, а летаешь на верхнем эшелоне?». Это требует разъяснения. При полёте по маршруту летали в составе пар, ведущий на основном эшелоне, а ведомый на высоте плюс 300 метров , так вот эту высоту назвали верхним эшелоном.

Вообще, замполиты считали своим долгом учить как надо жить. Так однажды, меня вызывает замполит полка и начинает спрашивать, как я живу с женой, что меня просто удивило. Отвечаю, что как все, по-нормальному сверху, в свете решений, идя навстречу и претворяя в жизнь, а в ответ: "А почему я её называю «авиа- коброй»? Тут до меня дошло, в кругу вроде бы своих я как- то в шутку назвал свою жинку «авиа-коброй». Нашёлся «стукач» который и донёс куда надо. Старая притча, что язык мой, враг мой, выполняла свои функции.

А до этого мне очень хотелось на Ту-22 выполнить втихаря «бочку» и слава богу не сделал, из-за боязни, что вскроется по объективному контролю или тайна не сохранится членами экипажа. Ходили разговоры, что можно сделать и петлю, выдерживая перегрузку не более двух.

Мне пришлось пройти через ступеньки секретаря комсомольской организации эскадрильи и секретаря партийной организации эскадрильи, с содроганием вспоминаю организацию проведения собраний. Надо было уговорить, а чаще заставить членов партии (ВЛКСМ) выступать на собраниях, и это всё «в свете решений, идя навстречу, претворяя в жизнь», имеется в виду съезды партии. А затем это всё задокументировать в тетрадь, придумать решения собрания.

Очень досаждало невозможность уволить офицера по его нежеланию служить. Обычно это касалось офицеров-техников. Ну не хочет старший лейтенант служить, а уволить можно только через суд чести офицеров, на него можно попасть только через нарушения службы, то есть через злоупотребление алкоголем. Проводится суд чести, подаются документы на утверждение выше стоящему командованию и получаем ответ - «Плохо воспитываете, продолжайте заниматься воспитанием». В конце концов, человек спивается и вот только тогда его увольняли.

Я бы техников называл настоящими молчаливыми героями, стойко переносившими повседневно ненормированное рабочее время. Ведь если после полёта в самолёте имеется неисправность, то техники не уходят, пока не будет она устранена, а утром выходить надо со всеми.

Хотелось бы сказать несколько слов о замполитах. В авиационных полках они все выходили из лётчиков или штурманов. К тому времени, когда они переходили на политработу это были подготовленные специалисты, но в процессе своей новой должности, в силу того, что как они сами говорили замучены отчётами о своей деятельности, они теряли навыки, и практически, чтобы не испытывать судьбу, им не доверяли ответственные задания. Чаще всего они летали на разведку погоды и облёт средств связи и РТО аэродрома, на разведку погоды по маршруту, одиночно, за один час до взлёта группы, чтобы никому не мешали. Всё это дискредитировало замполитов в глазах всего личного состава полка. Им даже очередное воинское звание приходило после подписания раньше, хотя посылали одновременно.

Страха перед полётами не было, а вот состояние какого-то волнения было. Например, взлетаем всем полком на маршрут с весом 92 тонны. Все смотрят как взлетит первый. Летом, при температуре воздуха более 25 градусов, отрыв производился в 30-50 метров до окончания ВПП. Требовались точные действия при выполнении взлёта. Тут ещё подстерегала опасность, что при отказе одного из двигателей скорость прекращённого взлёта не обеспечивала остановку в пределах ВПП, а скорость продолженного взлёта не обеспечивала продолжение взлёта. А это верная смерть. Одна надежда, что двигатели не откажет. Смотрим, ведущий отрывается в расчётном месте и поднимая клубы пыли пролетает над ближней приводной радиостанцией (БПРМ), едва его не задевая. БПРМ находится на расстоянии одного километра от ВПП. Всё нормально, значит и у меня будет также.

А 203тбап (аэр. Барановичи) в шутку называли «203 бройлерно-хрустальный тбап» за то, что при выполнении посадки «один из самых опытных лётчиков на Ту-22», как сказал командующий ВА, задел основными стойками шасси, проходящий товарный поезд с цыплятами. Повредил вагон, но приземлился более-менее благополучно. А «хрустальный» за то, что обмен спирта на хрусталь принял такой объём, что попали в поле зрения милиции.

Моё личное, субъективное мнение, почему Марков (главный конструктор) отказался от 2-го лётчика (помощника командира корабля – правого лётчика) при создании Ту-22. Наверно потому, что опыт эксплуатации Ту-16 показал, что правый лётчик в полёте практически не загружен. Приведу такой пример, когда я прибыл в полк и сдал зачёты на допуск к полётам, мне задали каверзный вопрос, где находится самая большая деревянная деталь? Оказывается, это был помощник командира корабля («правак»), а самая маленькая деталь - столик у штурмана. Почему так считали? Правый лётчик после взлёта мастерски убирал шасси и закрылки, далее мягко держался за штурвал, не мешая командиру корабля выполнять полёт. На маршруте ему позволялось пилотировать на некоторых этапах. При заходе на посадку, он выпускал шасси и закрылки, не мешая командиру выполнить посадку. В курсе боевой подготовки были задания для подготовки правого лётчика и они выполнялись, а вот далее доведение его подготовки до такого уровня, чтобы он на любом этапе полёта мог заменить командира корабля и регулярно поддерживал свои навыки, не производилось.

При заходе на посадку на Ту-16 в сложных метеоусловиях, при нижнем минимуме погоды, правый лётчик очень сильно помогал командиру, следя за планками положения курса-глиссады и скоростью и внося коррективы в управление, но для этого нужна была очень хорошая слётанность, чтобы не получить по рукам. Формально он вроде бы и подготовлен, а фактически, не знаю такого случая, чтобы ему в обычных полётах доверяли выполнить заход и посадку. И ещё, командиры кораблей были «жадные» на полёты и всё стремились делать сами, говоря: ты скоро всё равно уедишь переучиваться. Кроме того, в то время, при создании сверхзвукового самолёта, необходимо было уменьшить лобовое сопротивление, поэтому размещение ещё одного члена экипажа в узком фюзеляже было затруднительно. Если бы удалось обеспечить посадочные данные на уровне Ту-16, Ил-28, то и проблем не было, но это была плата за сверхзвук.

Ну а те лётчики, перешедшие на Ту-22м с Ту-22 и привыкшие всё делать сами, первоначально не видели необходимости во втором лётчике и самолёт называли «чемоданом».

Теперь хочу поделиться ещё одним чувством, которое я и многие мои коллеги испытывал, летая на Ту-22. Когда регулярно летаешь, то сразу после подьёма в кабину начинаешь себя чувствовать, как бы это сказать «я - самолёт». То есть чувствуешь себя единым с самолётом, всё делаешь правильно и всё у тебя получается, при этом никогда не возникают ошибки. Стоит возникнуть перерыву в полётах, это чувство уменьшается, а то и пропадает. Через 2-3 полёта снова ты «человек-самолёт».

В советское время был ещё одно такое неприятное воздействие на лётчиков после 40 лет, это в основном касалось командиров эскадрилий и заместителей командиров полков, не имеющих высшего военного образования, т.е. академии им. Гагарина. Считалось, что надо освобождать эти должности выпускникам академии, которые приходили в полк для их дальнейшего служебного роста.
И вот начиналось силовое давление, предлагался добровольный уход в руководители полётов или на другие нелётные должности. Чаще всего с пониженным окладом. Это была большая жизненная проблема. Человек освоил в полном объёме самолёт, состоялся как инструктор, у него нет служебных проблем, ему нравится летать, его любят сослуживцы, и он несёт и отстаивает традиции полка, а его на «землю». Вновь прибывшие, конечно, не обладали всеми качествами, которые уже были у "стариков", так зачем же изгонять профессионалов и ждать, что когда-то эти качества приобретёт новичок. Пусть послужит в той должности, с которой он уходил в академию, и наберётся достойного багажа, чтобы подчинённые за спиной не судачили о его профпригодности.

Об НЛО, сейчас стало модным быть суеверным и верить в предрассудки. Пока я летал, не замечал, что нельзя говорить последний полёт, и избегать полётов в день рождения. Мне кажется, мы были более свободны от предрассудков. Ну ладно, вернусь к НЛО. Мне пришлось дважды наблюдать следующие. Зимой, в декабре 1984г. зам ком. 46 ВА Козлов Л. В. проводил на аэродроме Полтава заслушивание зам. ком. полков по лётной подготовке на год. И вот вечером приказал к 21 часу прибыть на КП ад, якобы для занятия и, пересчитав нас, объявил «тревогу» полку на Ту-16. Нас распределил по подразделениям для контроля сбора и к 24 часам попросил прибыть на КДП для разбора. Я приехал на КДП в районе 23 часов. В это время Козлов уже поднял в воздух два Ту-16.

Смотрю, что-то нач. метеослужбы стал каким-то озабоченным. Оказывается, прямо над нами среди малооблачного неба ( облачность была 2-3 балла) висит белый шар с матовым цветом. У экипажей спросили: "Что они видят?" Те доложили, что нет ничего над ними, не под ними. Провисело оно минут 30, затем разделилось на два шара и растворилось. Что это было, никто не знает.

Следующий раз, уже в Зябровке в 1985г., днём, я был старшим лётной смены (была такая надуманная должность на время полётов). Я находился на КП полка и слышу РП спрашивает экипаж, облётывающий самолёт, что он видит над собой. Докладывает, что ничего нет. Приехал на КДП, над головой в зените, белый шар размером с ушко от булавки, медленно двигающийся на запад. Позвонили в зональный центр УВД Минска , в зону УВД МВО и ПВО и никто не подтверждает наличие чего-либо в небе зон их ответственности, метеорологических зондов так же в это время не должно быть. Так он медленно смещаясь и улетел, не назвав себя.

Дважды в Озёрное при мне, прилетал Главком ВВС Кутахов. Для его встречи за час до прилёта выстраивались на групповой стоянке все части гарнизона в полевой форме и, ещё никак не пойму для чего, с цветами пионеры из местной школы. Мы, зная, что прилёт всегда задерживается, а стоять на ветре и в дождь можно и простыть, одевались потеплее, а дети? Неужели Главкому нравилось, что детей сорвали с занятий для его встречи, да он и мимо нас проходил как на повинность. С лётным составом, как и техническим, он не общался, прошёл мимо нас и на автомашине уехал.

Это называется ностальгия.

И вдогонку из воспоминаний генерал-лейтенанта Тараканова Александра Ивановича:

Генералу Нестерову Г.Д. не следовало отстранять руководителя полетов от управления полком в Моздоке при взлете 203-го полка на выполнение учебно-боевой задачи. Командир дивизии в присутствии Заместителя ГК ВВС, видимо, посчитал, что он обязан лично руководить полетами. Но его решение было ошибочным, что и привело к негативным последствиям.

При этом выскажу своё мнение по поводу действий в полёте командира экипажа майора Чижова. С одной стороны, в конце полёта его действия были правильными. Доклад лично мне по телефону сразу же после посадки о причине случившегося происшествия в данном полёте тоже был точен. А с другой стороны, в полёте от самого его взлета действия по выдерживанию маршрута в соответствии задания были безобразными.

Допущено вопиющее безразличие к действиям штурмана корабля по ведению детальной ориентировки. Командир корабля майор Чижов, по всей видимости, ни разу не посмотрел в план полёта, в котором обозначены все поворотные пункты маршрута, расстояние между ними, время полёта и заданный курс, что летчик должен проверить на каждом этапе полета и что должен доложить в боевой порядок и т.п. Этого ничего не происходило.

Хотя бы один раз командир экипажа взглянул на показания компаса КИ-12 или ДГМК (дистанционный гиромагнитный компас) и посмотрел на план полета летчика, то сразу бы определил, что летят не туда, куда необходимо по заданию.

Вообще говоря, командир экипажа допустил вопиющую беспечность в ведении ориентировки в полёте. Ведь это произошло на крупном учении, где должна быть особая ответственность каждого экипажа в полете.

Это экзамен для каждого экипажа в полку и полка в целом. По всей видимости, и в обычных полетах также такое отношение к ориентировке могли допускать командиры экипажей, и не только на самолетах Ту-22, но и на других типах, что недопустимо. Естественно, что в частях воздушной армии случай потери ориентировки в экипаже майора Чижова был подробно изучен.
К счастью повторений подобных происшествий не было.

Сегодня читаем окончание рассказа Солнце по курсу.

Но событие это сразу всё просветило и прояснило: прямо по курсу самолёта из-за горизонта поднималось Солнце! Догнать я его не мог никоим образом, значит, я лечу ему навстречу, значит, я лечу на восток и лечу уже часа три, не меньше! Когда, как и почему так случилось, разберёмся потом, на земле. Сейчас главное найти эту землю, нашу землю. И я с максимальным креном развернул самолёт влево, на север. Где-то там и только там лежит моя Родина. Далеко ли, близко, неизвестно, но мы обязаны были дотянуть до неё. Другого пути нет. А топлива оставалось всё меньше. И чем меньше его оставалось, тем быстрее оно убывало. Включив первый канал, надеясь лишь на чудо, я послал свой глас вопиющего в пустом эфире:

– …Кто меня слышит, кто меня слышит?
И чудо совершилось. Меня услышали и ответили на чистом русском языке:
–…Слышу вас хорошо. Что случилось?
– Отказала курсовая система. Где лечу – не знаю. Держу курс на север. Топлива мало. Помогите выйти к вам или ближайший аэродром.
– …Выходите на меня, ближе никого нет, посадку с хода обеспечу.

Мы с оператором с быстротой молнии листали все имеющиеся у нас на борту справочники и блокноты, но аэродрома с его позывным не нашли.
– Я не знаю, кто вы. Дайте частоту дальнего привода.
Несколько томительных секунд собеседник хранил молчание, потом выдал:
– Я – Мары, частота дальнего…

Я не помню, какими словами смог уговорить штурмана настроить радиокомпас на нужную частоту, но АРК заработал. А дальше всё было просто. Поставил стрелку на ноль и перешёл на снижение. С земли подсказывали дальность, а скоро я и сам увидел аэродром. Полоса узкая, короткая, но хватить должно. На стоянке стоят самолёты. По размеру небольшие, но зачехлены наглухо, как мусульманки в паранджу: ни глаз, ни ног не видать, и что под ней тоже. Короче, принадлежность самолётов определить не смог.

Прошёл над полосой, установил курсозадатчик и выполнил визуальный заход на посадку по коробочке. Топлива на второй круг уже нет, разве что высоту набрать, да прыгнуть. Расчёт сделал минимальный, приземлился сразу за «зеброй»*****. Полосу освободил, по рулёжке рулю, а сам всё гадаю, свои или нет? На зачехлённых самолётах опознавательных знаков не видно, машин нет, чтоб по номерам определиться, ни надписей, ни указателей, ни лозунгов. И вдруг вижу, у одного из самолётов часовой стоит. На меня во все глаза смотрит, аж рот раскрыл. Форма одежды непонятная, но внешний вид… На плече висит автомат АКМ, дулом вниз, на груди пуговицы до пупа расстегнуты, ремень на поясе ниже…, до самых бёдер спущен. Наши! Дома я, у себя, в России. И так хорошо стало: экипаж жив, самолёт цел, полоса исправна. А лётчику для счастья большего-то не надо.

На стоянке из самолёта вышли, тут к нам машина подъехала. Из неё офицер вышел, и солдатик с автоматом выскочил, в стороне встал, ствол на нас направил. Офицер подошёл, представился, я тоже. Осмотрели друг друга, убедились, что все свои. Солдатика оставили самолёт охранять, а сами с капитаном – а это он на КДП дежурил, нас услышал и посадил – к нему на КДП поехали, домой звонить.
А потом началось. Прилетел самолёт с комиссией. Местный гарнизон за всю свою бытность столько генеральских звёзд не видел, сколько из него по трапу спустилось. А ещё свита из полковников и прочих.

Нас по разным углам растащили, чтоб и видно не было, бумагу дали:
– Пишите объяснительные, как всё было.
Потом возле каждого человек по пять-семь уселись, каждый вопросы задаёт, все ответы записывают. И на бумаге схемы рисовали, и в своей документации каждую закорючку объясняли, и в кабине самолёта всё, что можно показывали. Наконец, старший генерал все бумаги собрал, бегло просмотрел и дал команду к нам домой лететь.

Ну, думаю, хоть передохну, пока летим, сосну в уголке. Да, не тут-то было. Нас опять по разным углам салона растащили, опять вопросы и ответы, объяснительные и схемы, и что на карте, и что на плане. И всё под запись, чуть не подпись под каждым словом. Тут к тем, что со мной беседовали, подходят ещё три офицера. Двое, не говоря ни слова, хватают за руки и за спину выкручивают, а третий по комбезу шарит, карманы выворачивает.

– В чём дело, – говорю, – я что, преступник, или сопротивление оказываю? Что за обращение с офицером?
А они мне:
– Пистолет где?
А это Славик им рассказал, как перед вылетом мы, как положено, получили личное оружие, пистолеты ПМ, зарядили и в карманы комбинезона положили. У тех глаза на лоб повылазили. Как, на борту самолёта с кучей генералов, двумя кучами полковников и прочими бугорками, находятся трое до зубов вооружённых, этих самых, ну, нас, короче, провинившийся экипаж?

– А вдруг вы, – говорят, – захотите самолёт захватить и за границу улететь (а то мы там ночью только не были), или застрелитесь, а нам потом отвечай? Нет, уж, сдайте оружие!
Оружие мы сдали и как-то сразу все успокоились, заулыбались, и трогать нас перестали…

Чем история закончилась? Не знаю, как в верхах и других частях, а у нас довольно-таки хорошо. Все разборы и занятия мы внимательно прослушали, случай досконально изучили, тренажи на тренажёре и в кабине самолёта провели, зачёты успешно сдали. За границу больше без команды не летали.

С лётной работы никого не сняли. Только Михаила от должности замполита освободили, чему он, честно говоря, только рад был троекратно: летать разрешили, майора не лишили, от замполитского ярма избавили. Он ещё летал несколько лет, потом ушёл на пенсию, уехал к себе на родину. А через несколько лет узнали мы, что умер. Пришёл с работы домой на обед, прилёг отдохнуть и умер. Сердце остановилось. Не прошёл для него даром этот полёт, не прошёл.

Штурману корабля, Стасу, объявили взыскание по служебной и партийной линии и перевели его в другой полк на другой тип самолёта, где в экипаже два штурмана летает. У него, кстати, в личном деле характеристику нашли, где прямо было указано, что нельзя ему летать на самолётах с одним штурманом. Как этого кадровики не заметили при таком строгом отборе на наш тип, не знаю. Дальнейшая судьба его мне не известна.

Остальное всё мелочи. Доходило даже до курьёза. Например, заместителю командира полка, назначенному в Моздоке руководить полётами в помощь командиру дивизии, объявили выговор «За отстранение командира дивизии от руководства полётами». Он даже не расстроился: «Такой формулировки во всей Армии не сыщите».

Славик, оператор, ничего не получил. Летал, кажется, до расформирования полка после развала страны. Живёт, по моим данным, всё там же, в Барановичах.

Николай, ведомый, тоже ничего не получил. Сначала, ему в вину ставили, что не доложил о замеченном самолёте, идущем с другим курсом. Но потом поняли, что если это дальше раскручивать, то встанет вопрос о том, а куда смотрела группа руководства во главе с генералом? Ограничились наказанием заместителя командира полка. Николай, кстати, мой однокашник по лётному училищу, прослужил, до расформирования полка, уволился. Живёт в средней полосе России на берегу большой реки.

Как и был ли наказан командир полка – не знаю. Да мне и знать не положено. Он ещё долго руководил полком, потом получил, вроде бы повышение и был переведён в какой-то руководящий штаб. Я к тому времени уже служил в другом гарнизоне в другой должности и точнее сказать не могу. Знаю только, что после увольнения прожил он несколько лет и умер. Наверное, тоже всё даром не прошло.
Я, невольный участник тех событий, неспешно и обстоятельно, набирая лётный опыт и мастерство, успешно закончил сначала Академию имени Ю.А.Гагарина в Монино, а спустя четыре года военную службу в гарнизоне Мачулищи, в должности командира эскадрильи, подполковником. В настоящее время живу и здравствую в городе Москве. В свободное от отдыха время пишу то стихи, то мемуаринки, но всегда правду. Да, чуть не забыл, проводя объективный контроль своего полёта в ту злополучную ночь, грозной фразы «…меньше надо…» я на плёнке своего бортового магнитофона не нашёл. То ли в этом месте плёнка сама размагнитилась, – вот вам опять совпадение, – то ли какие-то помехи, опять же по какому-то случайному совпадению её забили, не знаю, врать не буду и придумывать тоже, но её нет. У других не знаю, не слушал, а у меня нет.

Вот такая была история с вот такими совпадениями. Вы смогли бы такое придумать? Вот то-то. И я не придумал. Это было.

Москва, январь 2014 года

В архивах интернета нашёл интервью Беленко за 1996 год после его поездки в новую Россию. Пусть полежит здесь...

Viktor BELENKO
Vol. 9, No. 3 (November 1996)

In the afternoon of September 6, 1976, with only 30 seconds of fuel remaining, a MiG-25, one of Soviet Russia's most prized and secret weapons, broke through the clouds above Hakodate, Japan, narrowly avoided a departing Japanese airliner, and dove down to the city's commercial airport where, in front of hundreds of amazed Japanese motorists, it landed—screeching, skidding, blowing a tire, plowing 800 feet off the runway, and finally stopping a few feet from a large antenna. Viktor Belenko had arrived in the West. Unlike the defections of athletes, artists, and diplomats who knew the truth about the United States, Belenko knew little other than the lies of Soviet propaganda. As a jet fighter pilot he was one of the elite of the Soviet military; with his future secure he had the best which that society could offer. But the lies, hypocrisy, and corruption inherent in that system made living there intolerable.
The following excerpt is from Karen Reedstrom's interview with Viktor Belenko in the November 1996 issue of Full Context.

***

Q: What did you think of John Barron's book about you?

Belenko: I believe John Barron did a good job for that condition. He did use my manuscript, but at that time I was not strong with my language to express my feelings. Also, I did not know much about American society. But he did a very good job.

Q: When you were growing up in Russia the book Spartacus, by Howard Fast, was an inspiration to you. What was inspiring about it?

Belenko: As brief as possible, you can't keep a free soul in a cage. You can't keep eagle in a cage. I'm talking about Spartacus. And that's a very short answer to the influence of that book.

Q: When you were a fighter pilot, in Russia, you must have been living better than the common worker. What made you want to leave Russia when you did not know what the conditions in the U.S. were really like?

Belenko: Soviet propaganda at that time portrayed you as a spoiled rotten society which has fallen apart, no human rights and so forth. But I had questions in my mind, a few of them.

Q: What made you question?

Belenko: Because I am very practical, technically oriented, person. I love to be in wilderness alone with Swiss army knife and matches rather than have a huge surplus and a huge crowd. When you're around very sophisticated equipment you have this honest trait-do it right and enjoy, do it wrong and die. You cannot use ideology to survive, or be like American lawyers who can talk themselves out of any situation. So I questioned the Soviet system by using my technological knowledge. I said okay U.S. is so bad how come they send man on the moon and bring him back? (Russians could send men on the moon in only one way.) If U.S. is so bad how come they're building best fighters in the world? If U.S. is fallen apart how come they have more Nobel Prize winners than progressive communist society? At same time I could not ask anyone those questions. If I had, at that time (in late 1960s), I would have ended up in mental institution. So I made my conclusion that U. S. is not that bad. At same time I did not have a clear picture of American society. And when I came to U.S. I behaved like someone from outer space. I put myself in very funny situations. Americans were laughing at me. I behaved worse than Mork in "Mork and Mindy".

Q: Like what did you do, for example?

Belenko: First of all American super-market, my first visit was under CIA supervision, and I thought it was set-up; I did not believe super-market was real one. I thought well I was unusual guest; they probably kicked everyone out. It's such a nice, big place with incredible amount of produce, and no long lines! You're accustomed to long lines in Russia. But later, when I discovered super-market was real one, I had real fun exploring new products. I would buy, everyday, a new thing and try to figure out its function. In Russia at that time (and even today) it's hard to find canned food, good one. But everyday I would buy new cans with different food. Once I bought a can which said "dinner." I cooked it with potatoes, onions, and garlic-it was delicious. Next morning my friends ask me, "Viktor, did you buy a cat?" It was a can of chicken-based cat food. But it was delicious! It was better than canned food for people in Russia today. And I did test it. Last year I brought four people from Russia for commercial project, and I set them up. I bought nibble sized human food. I installed a pâté, and it was cat food. I put it on crackers. And they did consume it, and they liked it. So the taste has not changed. By the way, for those who are not familiar with American cat food. It's very safe; it's delicious, and sometimes it's better than human food, because of the Humane Society.

I bought a box of Freedom with the picture of nice looking lady. I did not know what it was. (I'm talking about maxi-pads.) I brought it to my apartment, I opened it, and I tried to figure it out. I thought well it's probably some cleaning device for the kitchen to give these American women freedom in the kitchen to clean up and absorb everything, because even today Russian women do not have this convenience.

Q: What do they use?

Belenko: Well, what American women did in 1920s. This is the gap between two societies. During my presentations I emphasize this by using samples from everyday life. I had so much fun and adventure during my assimilation of American culture. You could write a book or make a movie, "Top-Gunski in America." I know how Russians live today, and as long as I live I'll never take those things for granted which many Americans do take for granted.

Q: How long did you plan your escape, and what did it involve?

Belenko: In terms of the evolution of my thoughts and making the conclusion to escape I do not have a precise time. I did make that decision based on my dissatisfaction with that country. I tried to do my best. I was one of their best fighter pilots. When I was young I was possessed by socialist and communist ideas which are very appealing because they promise full employment, free education, free medical care, good retirement, free child care, and so on. But later I discovered that those ideas were serving only a very small number of Communist nomenclatura, and the rest of the people were basically slaves. I made my conclusion that I could not change that system. The system is so big that there's no way I could change it or exist inside of it as a normal human being. For me, it was the best thing to divorce myself from that system. I was a fighter pilot, but that had nothing to do with my decision to escape. If I had not been a fighter pilot, I would still have found way to escape from that concentration camp. Even today, with all the slogans and all the freedoms, that country is still a closed society.

It took me a while to build the critical mass in my mind to make that decision, but the final decision I made a month before my escape, and when I made that decision I felt so good about myself! I felt like I was walking on the top of clouds. I felt free. But for me to achieve my objective I must have good weather in Japan and 100% fuel, and it took one month to have those two components in place. During that month I performed my duties so well that my commanding officers were ready to promote me. But on September 6, 1976 all components were in place. By the way, I did not steal the airplane. I had clearances. I just changed my flight plans slightly in the air.

Q: Why did you choose the U.S. over other countries?

Belenko: We studied, in high school, the history of the United States. I considered United States as country of immigrants, and also because of my analytical conclusion of achievements in that country. I made my conclusion that U.S. was still the best country in the world. Yet at same time I did not have clear picture of U.S.

Q: After your arrival what was the hardest thing for you to understand in the USA?

Belenko: After my arrival, the hardest thing for me to understand was freedom of choice. When you are in a closed society and the government is making decision where you live, what you do for a living, and even where you die, it is very hard to understand freedom of choice. Those people who spend many years in U.S. in jail have a hard time after their release. But when I discovered the freedom of choice in the U.S. it became the best part of my life today.

Q: What have you been doing since?

Belenko: I was hired as a consultant for government agencies, and I've had real fun exploring United States. I've been involved with different aero-space companies here in the U.S. and abroad. What I discovered was that my biggest value for the West was not the hardware, MiG-25, but the Russian mind. American scientists and Russian scientists and designers are abreast with each other, but Russians have a big short-coming. They are not equipped for transforming their discoveries into manufacturing technique or into processes that will benefit people in terms of practical application. It's a big short-coming. They have so many smart, genius Russian scientists who make discoveries, but their discoveries are sitting on the shelf. In 1990 President Gorbachev made that point during his presentation for Russian scientists. So in terms of secret hardware I did not bring anything because Americans knew everything about MiG-25 already. In terms of practical application American technology is two decades plus ahead of the Russian.

Q: Is that because of red tape, and everyone has to approve every decision?

Belenko: Not only red tape. Scientists in the government structure are not motivated by the system to make their scientific discoveries be in place for practical use. So it sits on shelf for a very long time. By the way, radio transparent technology, which Americans applied for to F-117 and B-2, originally came from a Russian scientist. An engineer scientist from American company discovered it by reading scientific paper and he said, "Hey, we can do something with that." Other areas show that Russians are not using their discoveries for practical application. At the same time it means that American scientists can help them. American society is equipped to find the best and fastest way for practical application of some new discovery. I'm talking about a friendly corporation, and how it can help Russians. In the aerospace industry we know that the Russians make a very good fuselage for aircraft. At the present time Russians do not have small commuter aircraft. We can help not only Russia but third world countries, who do not have small, affordable commuter aircraft, by using good Russian fuselage and good American engines and avionics these two countries could build a very good commuter aircraft which could corner the market.

As soon as I discovered freedom of choice I started doing different things. I built my own home from scratch, started from zero. I hired a few construction workers, and I told them, "Look I'm going to work for you." I learned so much. Now I have, with my partners, a construction company. I love to do things with my hands. Landscaping is piece of cake. Commercial sport fishing is a big business, and I have piece of action in Alaska.

Q: What kind of speeches and presentations do you do for audiences?

Belenko: I make presentations for basically four groups-for business, military, political, and educational. And I tailor my presentation according to audience. The toughest audience is high school kids. If you keep that audience on the edge of their seats for an hour and a half you're in the speaking business. And I do it. With high school kids I have slide show about life for high school kids in Russia today. I show them one day in a Siberian village, including all their chores. It's a challenge for me, and at the same time it keeps my presentation skills on the edge. For business groups I act as a bridge between Russia and United states. There's lots of opportunities in Russia today, and many American entrepreneurs are trying to do things. Since I do know both sides, I'm helping both of them. For instance last year I brought four people from Moscow for five different projects. I raised money for the trip. Russians are very poor; at the same time they have pride, but I have found ways to convince them that it's good for them to come to America. They'll be more productive to both groups than for Americans to go to Russia, and it's cheaper. I had so much fun with that group in one week. I felt like I had four babies on my hands; their behavior was akin to Viktor's 20 years ago. I took them to the super-market, the shopping mall, to the poor neighborhood, the middle class neighborhood, and the rich neighborhood.

For military groups I am covering changes in Russian military and the Russian experience in Afghanistan and Chechen Republic. For political groups I talk on how to save Yeltsin and "Who is Yeltsin? Another Chameleon from the Kremlin."

Q: You don't think much of him then?

Belenko: No, he's just a symbol. If he dies tomorrow nothing will change. You have to look at their situation as a system, and I have specific details about that.

Q: What do you do for fun?

Belenko: This country has so much to do for fun. I'm outdoorsman. I've done hiking and fishing with General Chuck Yeager for 16 years in High Sierras, usually it takes two weeks.

Q: You catch Golden Trout?

Belenko: Yes, Golden Trout. You know California is over-populated state, but, even in that state, you can find real wilderness, clean air, clean water. Obviously, it takes 3 1/2 days to hike up to that point. It's hard work. Besides California there are so many beautiful states in this United States. I do not understand those Americans who like to spend their vacation in Switzerland or Italy or Europe. Many of them have never been in Yellowstone Park or Glacier Park. But that's their choice; I've made my choice. I've been in 68 different countries after I received my American passport.

When I became U.S. citizen with American passport I travel around the world. My first trip was actually a business trip with U.S. Air Force. I went to England. I did not speak English when I came to U.S., and I learn American-English. When we went to England I thought well English is English. After my arrival I heard very strange English. It was British-English. I had very hard time to understand them. But the British do speak English. Customs are almost the same, except British cows give tea instead of milk. Also they're driving on the wrong side of the road! And they do serve warm beer; it's ridiculous. I noticed, after my experience in U.S., that there was not warm reception for you, as a stranger, when you walk into their pubs. Later I complain about that to my friends in Wyoming. And they said, "Viktor, Brits love cowboys." I said, "Really?" Next trip I had cowboy hat, cowboy boots. I show up in their pubs; they look at me with astoundment. "Are you cowboy?" I say, "Yup." My vocabulary was very limited: Yup and Nope. But I did notice that they accept American cowboy with respect. And not only in England, in Europe and other countries as well. So I do advise my friends, who are traveling abroad, wear cowboy hat, cowboy boots, and act as a cowboy. American cowboys belong to the world!

Anyway, in terms of doing fun in America there's so much. What I do I like to fish, hunt, travel. I have friends in all 50 states, and basically I have room and board in all 50 states. It means I do not have to spend money in hotels. Even in northern California, General Chuck Yeager ordered me: "Viktor, when you're in town stay at my house." It's a big privilege for me to stay in real American hero's house.

Also I'm working on this global traverse expedition with Jack Wheeler. So in America there is so much to do for fun; I do not understand those people who are sitting on their big cushions in front of T.V. and complaining.

Q: After you escaped what was said about you by the Russian government?

Belenko: At present time the general population in that country thinks that I was killed decades ago. My death was confirmed in a St. Petersburg newspaper, this summer, in Smena [1996].

Q: Oh, really! They're still thinking about you?

Belenko: Oh yes, and by one of their high ranking military people who discussed activities of foreign intelligence agents in Russia. They caught ten agents, the majority of them from Germany. When I read that article, it was in Russian, my conclusion was that as long as we have people like this General Alexander Rodeonov we will not have good relationship with the Russians. And he is part of the establishment, so we have to wait another decade until he and they retire or die.

Q: They said you died in this article?

Belenko: Oh yes, they confirmed my death in an automobile accident. I'm gonna frame this article. When my book is out, I'm going to use it, "A dead man is talking!"

Q: Did they say you died in Russia or the U.S.?

Belenko: The U.S.

Q: So people knew you took the jet and left?

Belenko: Oh, yes. But what the establishment did was spread rumors that I was killed in an automobile accident with the hint that they had arranged it.

Q: To make others afraid.

Belenko: Yes, and make them feel that the agency is very important.

Q: Since the "fall" of the Soviet Union do you think they've forgiven you or that they don't care about you any more?

Belenko: Well, at present time I do not know. This is not my concern, because I'm U.S. citizen. They cannot at present time figure out their own name. If I did violate Soviet law there's no more Soviet Union! I do not know their present position, but one thing I know is that they're so busy with their own investigations of each other that there's no room for them to worry about my case. And it's not my concern.

By the way, for my business, (I have contacts in St. Petersburg, Moscow, and Siberia) when I communicate with people I do not use my real name. I use another name so those people will not be jeopardized. And my mission is the practical application of this opportunity between two countries for different businesses; that's it. I'm not interested in ideology. I know I'm not going to change all those chameleons from the Kremlin who change their name tags. They will die like that. But there is opportunity for us to do things which will be beneficial for both countries.

Q: Has there been any significant improvement in the people's lives?

Belenko: Things are worse since 1976.

Q: Why?

Belenko: Because the old system is not dead yet. The new one cannot function on its own. So it's a very difficult transitional period. You cannot just retire the old system or order them to die out. The nomenclatura (the military brass and the former KGB) are calling themselves not comrades but "gospoda." It was a derogatory word after the revolution. People used to go to gulag for that word. Now they're calling themselves gospoda. It means like master or sir. But answering the question, people's lives got worse because they're going through this period. They're at loss. I compare them with someone who was born, grew up, matured and got old in jail and now the door is open-but that person is afraid to go outside because there is no roof, no schedule, no food. That's the closest thing I can compare.

Q: Is there less lying by the State?

Belenko: There's more openness. I do read their newspapers. There's less lying, but still any time there is an opportunity for old guard to do something against U.S. they do.

[...]

V. Belenko

Viktor Belenko is a test pilot, aerospace engineering consultant, lecturer—and Soviet defector. His life in the Soviet Union, his spectacular defection (flying at times barely above sea level to avoid pursuit and surface-to-air missiles) and his discovery of life in the United States is told in the thrilling and inspiring book, MiG Pilot: The Final Escape of Lieutenant Belenko by John Barron migpilot.gif (9142 bytes)(McGraw Hill, 1980), regrettably, now out of print. Fortunately, Full Context editor Karen Reedstrom was able to interview Belenko and bring us up to date on the exploits of this remarkable and droll man.