История Сергея Тарасова, олимпийского чемпиона в биатлоне.

На Олимпиаде-1992 в Альбервилле перенес клиническую смерть. Выкарабкался чудом. Как вернулся в биатлон – знает он один. В то, что спустя два года стал олимпийским чемпионом, поверить невозможно.

КРОВЬ

– История, как за Олимпиаду-1992 вы едва не заплатили жизнью, окутана тайной.

– Это произошло с 6 на 7 февраля. Второй мой день рождения. На мне ставили эксперимент.

– С кровяным допингом?

– Да. Смысл в чем? Кровь берут летом, на пике формы. Обогащают витаминами, закладывают в холодильник, хранят до зимних стартов. Затем достают, доводят до комнатной температуры и вливают.

Биатлонисты никогда этими делами не занимались. А тут решили попробовать. Первый и последний раз. В Минске взяли у четверых. Но в Альбервилль нашу кровь везли несколько суток. И не в холодильнике, а в обычном дипломате.

– Это критично?

– Она испортилась! После рассказывал докторам – у них глаза на лоб: "Не обманывай". – "Так и было". – "Да за это расстреливают!"

– Мы слышали, вам просто ввели другую группу крови.

– Тоже нельзя исключать. Бирок на колбе не было. Я это заметил, спрашиваю врача сборной: как же так? Отвечает: "Два человека – с четвертой группой, два – с первой. Всех помню".

– Врач – Алексей Кузнецов.

– Совершенно верно. Он-то должен был понимать, во что превратилась кровь! Предупредить тренеров, что вливать нельзя ни в коем случае. Те – не специалисты.

Я был в списке первым. Пообедали, говорят: "Заходи". Обратил внимание – доктора трясет. Я даже произнес: "Спокойнее! Что волнуетесь-то?" Может, он уже что-то плохое подозревал?

Минут десять вливал – никаких ощущений. Льет и льет. Пульс у меня в первый тренировочный день ударов 35 в минуту. И вдруг за секунду взлетает до двухсот! Я чувствую, как сердце разрывает! Руки-ноги вверх подбрасывает. Он сразу лить прекратил, но уже пошло отторжение, криз.

– Потеряли сознание?

– Оно то уходило, то возвращалось. Сквозь пелену видел, что доктор пытается сделать укол, никак шприцем не попадет… Начали в обед, а на "скорой" отправили в местную клинику, когда стемнело. Меня несут, у дверей лыжник Вовка Смирнов – на этом воспоминания обрываются.

– Была клиническая смерть?

– Да. Я уверен, что кому-то спас жизнь.

– Почему?

– Другой умер бы. Сами врачи говорили – случай из разряда "невыживаемых". Когда выкарабкался, французские врачи всей клиникой ходили на меня смотреть. Четверо суток мониторы показывали – пульс 160 ударов в минуту. Какое сердце выдержит?! Мне повезло, что с гор спустились невероятно натренированные.

Сейчас рассказываю – и мне страшно. Вся кровь заражена, нужно было выкачивать. Вместо нее вливали гемодез. На его основании костный мозг начинал вырабатывать кровь – чтоб организм по новой запустился. У меня выпали волосы, ногти, с рук и ног лохмотьями слезала кожа… Умирающие говорят про какой-то тоннель, да?

– Был тоннель?

– Нет. Был свет. Очень яркий. Думаю, в тот момент я был на грани – туда или сюда. Внезапно услышал голос дочери: "Папа! Папа!" После этих слов умереть не мог. Они вернули к жизни. Дороже Кати у меня нет никого.

– Где в это время находилась дочь?

– В Новосибирске с мамой. Когда очнулся, предложили, чтоб жена прилетела в Альбервилль. Ответил – не надо. Зачем ее пугать? Я потерял более десяти килограммов. От ветра шатало. День на пятый вывели под руки на прогулку, вдохнул воздух – так сиделка меня еле удержала.

– Доктор Кузнецов навещал?

– Конечно. И тренеры приходили, и ребята. Как-то заглянули Толя Жданович с Женей Редькиным. Толя бодрился, старался отвлечь. А Женька поздоровался – и больше не выдавил ни звука. Потом рассказал: "Ты был в таком состоянии, что меня от ужаса парализовало. Лишился дара речи…"

– Кузнецов извинялся?

– Не было извинений. И обид у меня поначалу не было, позже дошло что к чему. Сейчас-то его простил, отношения нормальные. Никто убивать меня не желал. Сам виноват, что на эксперимент согласился.

– Правда, что кого-то из сборников эта беда в Альбервилле тоже коснулась – но с менее тяжелыми последствиями?

– Нет-нет, на мне тогда остановились. Знаю, что-то похожее сотворили в свое время с нашим конькобежцем – он умер. Да и про меня по телевидению объявили, что скончался. Слава богу, ни жена, ни мама не слышали. Через полчаса дали опровержение – извините, пока живой.

ТИХОНОВ

– Сколько пробыли в клинике?

– До 23 февраля – последнего дня Олимпиады. Когда неожиданно для всех я не умер, даже долечиться не позволили. И страховку получить – около 100 тысяч долларов. Быстренько собрали: "Улетаем со всей делегацией". Боялись, что тайну выдам.

– Официальная версия как звучала?

– "Отравился привезенными из дома грибами". Я еле на ногах стоял. Французские медики говорили, что в клинике нужно провести минимум шесть недель. Но наши руководители потащили домой.

В аэропорту встречала жена. Когда увидела меня – заплакала. Я был, мягко говоря, непохож на себя. В Новосибирске первый месяц "скорую" вызывали по несколько раз в сутки – скакало давление. На очередной звонок там уже реагировали нервным смехом: "Чего гоняем туда-сюда? Давайте у Тарасова под окнами дежурить…" Едва отъедут – опять давление 200. Затем новая напасть – аритмия. Жуткая штука. Начинаешь бояться спать: вдруг сердце во сне остановится?

– Весь спортивный мир про вас забыл?

– Тут же. Телефон молчал. Что со мной происходит, никого не интересовало. Той весной в Новосибирске проходил этап Кубка мира, так обо мне никто не вспомнил, не зашел. В спорте это обычная история. Ты нужен, пока приносишь результат. Нет его – списали. В самый трудный период рядом была лишь семья и Александр Петрович Никифоров, личный тренер. Да Тихонов однажды позвонил. Предложил в суд подать.

– Отказались?

– "Это ж конец карьеры! Дорога в сборную для меня будет навсегда закрыта". Александр Иванович вскипел: "Какая сборная?! Тебе все равно ничего не светит. Так хоть заработаешь тысяч сто. Долларов. Гарантирую – суд выиграем". Хотел использовать ситуацию в своих интересах, но провернуть все моими руками. Он же в российском биатлоне был тогда в опале. Отказ Тихонов воспринял болезненно. Не любит, когда идут вразрез с его мнением. На Играх в Лиллехаммере, например, с победой меня не поздравил.

– В голове не укладывается: вы не только оправились, но и выиграли Олимпиаду!

– Наши врачи твердили, что необходим полный покой – а становилось все хуже. Связались с французами, те, наоборот, посоветовали больше двигаться: "Сердце привыкло к нагрузкам". Через полгода потихоньку приступил к тренировкам. Состояние улучшалось на глазах. Разве что от аритмии так и не избавился.

В сентябре я уже рвался в команду – ведь еще недавно первым номером ехал на Олимпиаду! В сборной сменился тренерский штаб, пришли Хованцев и Польховский. Ответили: "Зачем нам покойник?" Но в итоге решили – если в декабре на "Ижевской винтовке" буду в тройке, возьмут.

Понимал, условие невыполнимое. Первый старт – в ноябре в Новосибирске. Пока до финиша дополз, позеленел. Вадим Мелихов, глядя на мои мучения, изрек: "Тарасов никогда не будет прежним".

– Жестко.

– Только став олимпийским чемпионом, узнал о тех словах. От самого Мелихова. Он подошел в Лиллехаммере: "Извини, Серега, не верил уже, что ты вернешься". Да никто не верил, чего скрывать-то…

– На "Ижевской винтовке" вы сначала бежали "двадцатку".

– Занял 24-е место из 70 участников. Это был прорыв, хотя с таким результатом никуда не попадал. А через день выиграл спринт. Сам не знаю как. После финиша плакал от счастья. У меня медалей много, но та дорога не меньше, чем олимпийское золото. Потому что жирной чертой пролегла между отчаянием и надеждой. Понял: я – живой! Могу бороться!

Дальше по возрастающей. На чемпионате мира в Боровце из наших выступил лучше всех: два серебра и бронза. А в Лиллехаммере – золото в "индивидуалке", бронза в спринте, серебро в эстафете.

Анфиса Резцова умерла в реанимации на 59 году.